– Мне кажется, очень часто! – увлеченно зачастила Люба. – Заиграется, забегается, гладишь – уже штанишки мокрые. А уж если испугается или расхохочется – тут уж обязательно напрудит, да Милка?
Люба погладила дочку по голове.
– А ты замечала, что она у тебя пальчик сосет?
– Как же! Если бы только пальчик!
– В смысле? – удивилась Марина Сергеевна.
Люба стрельнула глазами в сторону верхней полки и понизили голос до громкого шепота:
– Да у нее как какой стресс – она как присоска к сиськам липнет: Ой: – Люба смущенно глянула на Пашку. – ну: грудь просит: Вот как давеча в тоннеле. Жутко стыдно!
– Да-а-а? Это странно для ее возраста: – Марина Сергеевна удивленно покачала головой. – Разве что у тебя еще молоко не ушло:
– Да как же оно уйдет-то если эта присоска меня рассасывает все время! – всплеснула руками Люба, подавшись вперед всем телом и еще понижая голос. – Мы и не засыпаем без этого! Каждый вечер у нас концерт.
По уже знакомому Пашке характерному поскрипыванию сверху, стало ясно, что Леша заинтересованно участвует в разговоре в качестве наблюдателя. Оценив угол, Пашка понял, что предметом интереса мальчишки является глубокий вырез Любиного балахона – объемная грудь сильно оттянула ткань, и сверху наверняка открывался шикарный вид на женские прелести. Пашка даже слегка позавидовал пацану.
– Вот оно что: Тогда понятно. Знаешь что? Давай-ка я ее осмотрю? – предложила Марина Сергеевна. – Что-то мне эти симптомы не очень нравятся.
– Ой! Конечно! Вот здорово! – обрадовалась Люба. – А то мне в нашу поликлинику стыдно идти – у нас же в городе все всех знают, будет потом разговоров:
– Вот и славно. Лешка, слезай-ка оттуда. Давай-давай! И достань мою сумку коричневую. Паша, помоги нам! Подсади Милочку на полку! Во-от молодцы.
Марина Сергеевна открыла объемную сумку, которую передал ей пунцовый от пережитых визуальных впечатлений Лешка, достала оттуда обруч с круглым зеркалом и лампочкой, пощелкала кнопкой, водрузила себе на голову и сразу преобразилась из веселой разбитной дамы постбальзаковского возраста в сосредоточенного, собранного, внушающего трепет врача. Покопавшись в сумке, она извлекла оттуда какое-то сложное стеклянное приспособление, осмотрела, нахмурилась, покачала головой и сменила на нем какую-то трубочку.
– Леша, подай мне дезинфицирующие салфетки. Ага. Помоги мне. – Лешка вскрыл упаковку и подал салфетку бабушке. – Вот. Хорошо.
Женщина тщательно протерла руки и свой стеклянный инструмент, выпрямилась, оглядела всех присутствующих строгим взглядом и произнесла:
– Так! Мальчишки все вниз – и не подсматривать! У нас тут девичьи дела! Люба, сними с Милочки трусики. Так. Сколько ей сейчас? Семь? Ну-ну: У нас тут налицо все признаки раннего полового созревания. Видишь, какие у нас уже железки молочные? Вот, пощупай. Чувствуешь? И писюха начала зарастать. Годика на два опережаем. Милочка, физкультуру любишь? Вот! Давай-ка, ножки вверх, раз-два. И еще. И еще. А теперь разведи их как ножнички: Вот-о-т. Люба, придержи, а то ей не удобно.
Что-то звякнуло, скрипнуло, хихикнула Милочка.
– Я смотрю, девочка у тебя дефлорирована, причем основа-а-а-тельно: Видишь? Вот здесь? Это как вышло? – Марина Сергеевна понизила голос до шепота, но при этом Пашка все равно слышал каждое слово. И от этих последних слов у него глаза полезли на лоб. Он оглянулся на Лешку и поймал его ответный напряженный взгляд.
– Да как: Подмывала я ее, а она капризничала. И вот: Подскользнулась, да так на мой палец и села: Рёву было! – в Любином громком шепоте слышались нотки раскаяния.
– Поня-а-атно. Но этим, я так понимаю, не кончилось? Да ты не смущайся, Любочка, я же врач! Говори как есть.
– Ну: месяц, наверное, прошел после этого. Зашла к ней в комнату, а она трусики стянула и карандашом: прямо внутри: Я обалдела! Спрашиваю, ты что делаешь? А она – у меня там чешется. Ну, отобрала карандаш, да разве за ней уследишь?! Потом была ручка от расчески, зубная щетка, еще что-то! В общем я испугалась, что она себе какую-нибудь заразу занесет. Ну и: когда у нее теперь чешется: я сама ей:
С места, где сидела Пашка, ему было видно, как покрасневшая в очередной раз Люба смущенно стрельнула глазами в сторону Лешки.
– И что ты делаешь?
– Ну: Вазелином палец смазываю и потихонечку вставляю ей.
– Что, прямо фрикции делаешь?
– Нет! Что вы! Она не любит, говорит – неприятно. Я вставляю, а она уж сама: То так повернется, то выгнется, то ножки подожмет. Минут пять повозится – и утихомиривается.
– И часто это у вас?
– Да раньше раз-два в неделю было, а теперь каждый вечер, считайте: как к сиське присасывается, так руку мою себе между ног пихает. Балованная: – вздохнула Люба.
– Поня-а-а-тно. Лешик, – Марина Сергеевна взглянула вниз, – подай мне мазь из сумки. Ага. Эту. Ну-ка, Милочка, расскажи мне, чешется у тебя в писе сейчас?
– Не-а! – ее голосок звучал звонко и весело – девочке явно было приятно, что с ней все возятся.
– А здесь больно?
– Не-а!
– А так?
Послышалось тихое чмоканье, а потом кряхтение Милочки.
– Больно? – допытывалась женщина.
Прислушиваясь к происходящему наверху перевозбужденный Пашка поймал себя на том, что не верит в происходящее. Все это просто сон, сладкий морок:
– Е-е: еще: так: сделай: – сдавленно пропыхтела девочка.
– Вот так?
Полка заскрипела. Послышался тоненький писк.
– Что это с ней, – тихо спросила Люба.
– Оргазмус ординариус, дорогая. А по русски – оргазм обыкновенный.
– Как!? Ей же только семь! – изумилась Люба.
– У девочки явно разболтанная гормональная сфера, Любочка. Рановато ей еще так радоваться жизни: – в голосе Марины Сергеевны слышалась озадаченность. – Кстати, имей в виду, недержание – один из симптомов гормонального дисбаланса.
Звуки на верхней полке постепенно затихли.
– Смотри, как у нее малые срамные сформированы – прямо как в пубертате! Это ты ей пальцами так деформировала. И клиторок смотри как набухает сильно: В моей практике такое не часто приходилось наблюдать.
– Что же нам делать? – испуганно затараторила Люба. – Я же не знала: Я думала, что:
– Тихо! Тихо! Спокойно! Не надо этих эмоций! Ребенка перепугаешь. Да, это, конечно, не норма – мастурбация в таком возрасте, – Марина Сергеевна подхватила давешнюю простынку и стала вытирать ею руки. – но это же не болезнь! Что тут лечить? Раннее развитие? Да и не сделаешь ты тут ничего уже. Если ребенок попробовал сладенького, за ушки уже не оттащишь. Да, Милочка? Нравится, когда писюху тебе теребят? То-то!
– А как же г-гормоны: Это не опасно?
– Я потом тебе дам рецепт, купишь в аптеке. Пропьете. Может стабилизируется состояние. Но вообще – это надо пережить. Здесь любые резкие действия – только все испортят.
– Так что мне? Так и продолжать? Пальцем: ?
– Ну, почему обязательно – пальцем? – в голосе женщины проскользнула насмешка. – Влагалище у нее чистое, никаких поражений я не вижу. Вставленный туда палец – это просто привычка. Ну не получают девочки влагалищных оргазмов, понимаешь? Все ее чувствительные местечки – снаружи. Вон губки малые, клиторок, сосочки.
– З-значит мне: м-можно:
– Ну, конечно, глупышка! А в вашем случае – даже нужно! Ну все. Одевайтесь! А я пойду покурю. – женщина сняла с головы обруч и снова стала похожа на фею из какого-то старого советского фильма. – Павел, не составишь мне компанию?
Пашка, с трудом вынырнув из кататонического состояния, вызванного последними событиями, механически кивнул и неловко поднялся, через карман поправляя своего измученного змея – чтоб уж совсем явно не выпирал.
***
Прохладный тамбур встретил их лязгом и запахом застоявшегося сигаретного дыма.
Марина Сергеевна красиво закурила и слегка прищурившись иронически посмотрела на Пашку.
– Ну что, Павел? У тебя, наверное, сейчас в голове полный сумбур, ведь так?
Пашка механически кивнул, и подумал, что наверное со стороны становится похож на китайского болванчика.
– Тогда лучшее, что можно здесь сделать – начать задавать вопросы. Времени у нас – целый вагон, – усмехнулась она. – Надо же чем-то его занять! Спрашивай.